Олег Охапкин
Неужто азиат? Нет, россиянин ты, Тому свидетель мат Отменной чистоты.
Тому свидетель нрав Смиренный и крутой. Себя перелистав, Ты вспомнишь нечто. Стой!
Не европеец ты За так себя листать. Мы русичи, просты Друг друга опростать.
Хитер характер наш. Росс торговаться рад. Тысячелетний стаж — Крестьянский наш уклад.
Европа? То — уклон. Монголы? Экий срам! Не к немцу ль на поклон? В Царьград, в Софию, в Храм!
А то и на Восток За Обь, в Сибирь, в Сибирь! Милиции свисток, Байкал и Анадырь.
Да мало ль этих дыр? Возьми хоть Сахалин, А то Алдан, Таймыр До самых украин.
А то и Колыма... Оттоль возврата нет. Вселенская тюрьма, Привет тебе, привет!
Да кто же ты? бандит? Бродяга или вор? Да русский я, пиит, Не лаю на забор.
По мне закон — закон, А беззаконье — склад Характера. Погон Не выношу, Виват!
Азиец, славянин, Отчасти финн, варяг, Олег от имянин, И от богатства наг.
Так, от природы гол, Как все вокруг, увы, По матушке — сокол, По отчеству с Невы.
Кто там скачет, хохочет и вьюгой гремит? Это Санктъ-Петербургъ. Бронза, хлябь и гранит.
Не Орфей, не Евгений, но, ветром гоним, Со стихией — стихия — беседую с ним.
Петербург — это больше чем город и миф. Слышу вой проводов. Это — лирный прилив.
Город мой! Всероссийский, аттический бред! Сколько слышал ты диких и тихих бесед!
Не твоей ли красы золотая тоска Нашей лирной грозы изломила каскад?
Я люблю твой знобящий, завьюженный вид, Город жизни моей, жуткий сон Аонид!
Нет, не Тибр и не море — студеная зыбь Петербургской Невы, инфлюэнца и грипп...
И не стон Эвридики, но струнная медь Будет в сердце гранита нестройно греметь.
За надрывную муку орфических струн, — Заклинаю тебя, Фальконетов бурун, —
Вознеси мою душу превыше коня, Или призрачный всадник раздавит меня!
Но за дивную мощь триумфальных громад Я готов и к погоне, и к визгу менад.
Кто там скачет? Ужели незыблемый конь?.. Сколько русских певцов — столько грузных погонь.
Сколько грустных провидцев, над каждым — Ликург. Кто там скачет? То — Кастор. Держись, Петербургъ!
И за ним — Полидевк... Диоскуры в ночи. Это Пушкин и Лермонтов к вам, палачи!
Это Клюев и Блок по пятам, по пятам... Ходасевич, Кузмин, Гумилев, Мандельштам...
И Эриния с ними — Ахматова... Ах! Я еще там кого-то забыл впопыхах...
Но довольно и этих. Стихия, стихай! Эх, Россия, Мессия... Кресты, вертухай.
Ужасный зверь!.. Прекрасное лицо В нем женщину таит с глазами бездны, Но львиные объятия железны, И этой мощью замкнуто кольцо.
Расщеплена пленительная суть Ощеренным нутра звериным смыслом, И если привести загадку к числам, В ней бесконечность можно разомкнуть.
Двуполый образ — роковая смесь Раздвоенных частей при двуединстве, И в обоюдном двух начал бесчинстве Единая вина пред третьим есть.
Но в чем подмена? Сей прелестный лик Предполагает женщину и телом, Но лев за поясным ее пределом Предполагает жуткий львиный рык.
Власть женщины, смиряющая льва? Иль, может, лев, глядящий нежной бездной? — Нет. В целом зверь порукою железной Попрал кого-то третьего права.
Кто он? — Скорей всего, конечно, лев, Поскольку ложь лица скрывает нечто. Итак, лицо... — Жена!.. — А ниже плеч-то!.. Ужасно! Замкнут круг. Пред нами блеф.
Разгадки нет без третьего лица. Зверь неспроста во образе двоится. В лице, как видно, мать его таится, В породе же сквозят черты отца.
В смешении различных двух природ — Весь человек, что надругался глине. В насильнической этой образине Поруганы: он сам, земля и род.
Увы, Эдип!.. Сей Сфинкс не твой ли рок? Его черты искажены обманом. Не стой же трепеща пред истуканом! Над бездной он дает тебе урок.
Каково тебе, душа, за гордость расплату Чистоганом получать приправой к салату Тайной вечери твоей, горечь окаянну, Пиру брань предпочитать подобно Траяну? Каково в спор вступать противу века? Уж не гибелен ли спор тот для человека? Вот, повержено в постель в Сосновой Поляне Тело твое, моя душа, брошено, как в яме. Распласталось по одру, читай, по дивану. И никто не навестит... Как же перестану Плакать, дура, по тебе? Сгноишь ведь в чахотке И себя, и меня... Долго ль до Чукотки Остается стране? Куда торопиться! А уж если спешить, не лучше ль топиться Не в воде, так в вине, коли петь тревожно? Право, пить веселей, когда пить возможно. Каково тебе со мной пить в одиночку? Что ж никто из друзей денег на бочку Не положит — не придет? Эх, печаль-скука! Круговая тщета, нищая порука! Много ль жаловаться мне, душа моя? Вот я Лежу в гриппе на сей раз, выхаркав лохмотья Горла певчего в платок, сердце песня ломит... Если к Богу отлетишь, кто мя похоронит? Повремени, о душа! заведу собаку... А то и бабу заведу... Люблю тварь всяку. А еще, и эта мысль страшнее могилы, Мать-старуха жива... хватит ли ей силы Схоронить меня, когда, душа, к Богу в руки Попадешь, не дотерпев распятия муки... Гордость твоя, христианин, дух мой полунищий, Не гордыня — горечь всех, живых твоей пищей. А посему будь честна, душа моя, пой же И на кресте, пусть одна, зато боли больше.